Первый правящий архиерей Санкт-Петербургской епархии епископ Никодим (Сребницкий) (1742–1745)

В продолжение цикла публикаций, посвященных Санкт-Петербургской епархии, кандидат богословия протоиерей Александр Паничкин предлагает статью, в которой описывает нелегкий жизненный путь архипастыря Русской Церкви епископа Никодима (Сребницкого).

Первый Санкт-Петербургский епископ Никодим (Сребницкий) был родом из той части Украины, которая входила в состав Польши[1]. Родился он в восьмидесятых годах XVII столетия. Образование получил в Киевской Могилянской коллегии, а затем окончил курс Московской Заиконоспасской Академии[2]. Постригся в монашество и начал службу в Белгородской епархии. С 1722 г. по 1727 г. он был архидиаконом[3] при белгородском епископе Епифании (Тихорском), одном из просвещённейших архипастырей Украины, основавшем Харьковский коллегиум.

В 1727 г. он был возведен в сан архимандрита и был назначен настоятелем Николаевского Белгородского монастыря[4]. Вскоре он становится судией Белгородского архиерейского дома и правой рукой архиерея в управлении епархией.

Но это возвышение принесло архимандриту Никодиму немало скорбей и неприятностей в виде целого ряда доносов и ложных обвинений, доходивших до самого Синода. Так, священник Белгородской епархии Иван Бокодаров в 1727 г. доносил Синоду, что архимандрит Никодим совершил над его работницей Ксенией Тарасовой блудное насилие. Бокодаров просил Синод, ввиду неблаговоления к нему преосвященного Епифания, поручить расследование дела иноепархиальному архиерею[5]. Священник гор. Изюма Григорий Павлов обвинял судию архимандрита Никодима во взяточничестве[6], но ему удалось довольно легко доказать свою полную невиновность. Архимандрит Никодим со своей стороны подал в Синод прошение, в котором отрицал свою вину, ссылаясь на то, что в случае наличия преступления, обиженная жаловалась бы сама, а также указывал на 3-х свидетелей, в присутствии которых Бокодаров просил у него прощения в напрасной клевете. По жалобе свящ. Григория Павлова расследовавшие дело архиепископ Петр (Смелич) и губернатор Греков нашли архимандрита Никодима невиновным, признав жалобу неосновательной, сделанной от «простоты и незнания».

Причину этих ложных доносов следует искать в той «эпидемии» ябедничества, которая охватила Россию в XVIII в. Такие мероприятия правительства, как учреждение должности фискалов и усиленный сыск, в особенности по делам политическим, способствовали развитию этого ненормального явления. Так как духовенство не было тогда в культурном и нравственном отношении выше других слоев общества, то дела Синодального архива изобилуют целым рядом напрасных доносов, в том числе и ложного сказывания «слова и дела». Поэтому нет ничего удивительного в том, что провинившееся духовенство мстило архимандриту Никодиму, бывшему в качестве судии исполнителем архиерейских решений по отношению к провинившимся, а также и ведшему следствия по делам духовных лиц, безосновательной клеветой. Так, священник Иван Бокодаров, доносивший на архимандрита Никодима, был дважды подвергнут епископом Епифанием запрещению в священническом служении, а священник Григорий Павлов был лишен сана за бездоказательный донос на священника Котельского, которого он обвинял в даче взятки архимандриту Никодиму. Но ложные доносы нисколько не унижали архимандрита Никодима в глазах своего архипастыря. Он по прежнему продолжает его ценить и питать к нему особенное доверие. Чувствуя приближение своей кончины, епископ Епифаний назначает архимандрита Никодима своим душеприказчиком и выражает Святейшему Синоду желание видеть его своим преемником по кафедре:

«А понеже ничим так при милости Божией, Ея Императорского Величества и Вашего Святейшества крепким мню бытии, якоже доброго и любомудрого по мне сукцессора (преемника) радением и доброхотством; того ради плачевное мое и Вашему Святейшеству творю прошение, дабы не кто иной, токмо с сих двоих персон – или архимандрит Ипатский Платон Малиновский, или архимандрит Николаевский Белгородский Никодим Сребницкий на мое место произвелся, на которых я великой есмь надежды, что мой труд и кошт к пользе святой Церкви и отечеству подъятый не будут уничтожены»[7].

Об этом он пишет в частном письме и могущественному тогда архиепископу Феофану (Прокоповичу):

«Молю Ваше Преосвященство, поспособствовать усердному желанию и намерению, дабы никто иной токмо с двоих в моем прошении выраженных персон, которыя, а наипаче вторая, аще Вам угодно, явится на мое место определена была, ибо аще такое не сбудется, то увесь мой труд и кошт, с кровавым потом, на расширение премудрости, Церковь святую и Отечество пользующей положенный уничтожится» (т.е. основанный им Харьковский славяно-латинский Коллегиум[8]).

Просьбу епископа Епифания поддержали ряд духовных лиц и почетных мирян Белгорода (ее подписали Белгородский губернатор генерал-майор Бибиков, 1 архимандрит, 6 игуменов, протопоп, 18 офицеров, 12 чиновников и 30 купцов).

2 июля 1731 г. скончался епископ Епифаний. Архимандриту Никодиму пришлось рапортовать в Синод о его смерти. Он писал архиепископу Феофану (Прокоповичу): «Ясне в Богу преосвященный Владыко, мне всемилостивейший патрон и благодетель Многолетнего Вашему Преосвященству и правлению Церкви Российской многопотребного здравия всеусердно желая, извествую, что преосвященный наш архипастырь через пять месяцев водным недугом болезнуя, настоящего 2 дня третей годины изволением Вышнего временную жизнь и нас оставя, на вечную отойдя, которого отшествия, тако и всех обще, а наипаче мене его житием суща движима и живуща опечали, всякой горестной печали ни едину могу иметь надежду, кроме по Бозе милости Вашего Преосвященства, якой милости себе единого во вся вручив пребываю. Ясне в Богу Преосвященства Вашего всепокорственный и богомолец архимандрит Никодим»[9]. И исполнить его волю, указанную в завещании, но его преемником ему быть не пришлось, Синод не посчитался с волею почившего.

На Белгородскую кафедру был назначен архимандрит Савво-Сторожевского монастыря Досифей (Богданович-Любимский), человек с крайне тяжелым характером, доходивший до крайних мер в борьбе с неугодными ему лицам (архиепископ Досифей (1731–1735) недолго пробыл на Белгородской кафедре. Из-за столкновения с ректором Харьковского коллегиума он отлучил последнего от Церкви. За это он был послан на содержание под караулом в Знаменский Курский монастырь с запрещением в священнослужении, где и умер 22 марта 1736 г.)

Архимандриту Никодиму трудно было сотрудничать с таким архиереем, поэтому он 20 сентября 1732 г. подает совместно с архидиаконом Феодосием (Янковским) прошение в Синод об увольнении из Белгородской епархии в какой-либо монастырь[10]. Одновременно он посылает об этом же просьбу Синодальному члену Ипатьевскому архимандриту Платону (Малиновскому), бывшему тогда еще в силе[11].

Синод запросил по поводу этого прошения архиепископа Досифея, который в своем ответе пытался представить это дело в выгодном для себя свете: он очернил просителей и выставил их перед Синодом неосновательными жалобщиками, дерзнувшими обеспокоить Синод из-за неудовлетворенного честолюбия: «Что же о. архимандрит Никодим и архидиакон Феодосий просили себе с Белгородской епархии увольнения на обещание, то разве для того, что о. Никодим не получил желаемого, а другому запрещено зваться архидиаконом, а я им никакой обиды не учинил, но еще всяку милость, сколько могу им являю, и якими приходами они за покойного антецессора довольствовались, таковыми и ныне довольствуются»[12].

Новый навет на архимандрита Никодима сильно изменил всю его жизнь. В 1732 г. в Синоде рассматривалось серьезное дело о завещании покойного епископа Епифания. При проверке оставшегося после покойного имущества был выявлен большой недостаток червонцев, хранившихся в запечатанном виде в Харьковском коллегиуме. Недостача эта выражалась суммой в 2969 р. 40 к.[13]. Синод распорядился немедленно выслать в Петербург душеприказчиков архимандрита Никодима и иеродиакона Феодосия (Янковского) с приходно-расходными книгами за 1729 г., что они и сделали 18 декабря 1732 г[14]. В Белгород была выслана следственная комиссия во главе с Соловецким архимандритом Варсонофием[15]. Следствие установило полную невиновность архимандрита Никодима в этом деле и выяснило, что недостающие деньги были еще при жизни епископа Епифания употреблены им на поправку обветшалой соборной ризницы. Сам архиепископ Досифей принужден был свидетельствовать: «А о. архимандрит Никодим и иеродиакон Феодосий (Янковский) в тех деньгах ни в чем не причастны»[16].

Оправдавшись от нависшего над ним обвинения, архимандрит Никодим не захотел возвращаться в причинившую ему столь много огорчений Белгородскую епархию и пожелал занять бывшее в то время вакантным настоятельское место в Снетогорском монастыре Псковской епархии. Снетогорский Рождества Пресвятой Богородицы монастырь находился в 5 верстах от Пскова, в 1804 г. он был обращен в архиерейский дом. В «Историко-статистических сведениях о Санкт-Петербургской епархии» архимандрит Никодим ошибочно называется настоятелем Святогорского монастыря[17], также и ошибочно приводится дата его перевода в Псковскую епархию – 1731 г.; как мы видели из Синодальных документов, он весь 1732 г. пробыл в Белгороде. В начале 1733 г. его переводят туда, но недолго пришлось ему пожить в этом монастыре. 25 января 1734 г. он вызвался на череду в Петербург и был определен судьей Санкт-Петербургского Духовного Правления[18].

Также в «Историко-статистических сведениях о Санкт-Петербургской епархии» (вып. 3. С. 25) неправильно приводится дата вызова архимандрита Никодима в Петербург на череду в середине 1732 г. Тогда на череде был архимандрит Костромского Богоявленского монастыря Иов, а архимандрит Никодим в конце 1732 г. вызывался в Синод как подследственный по делу о завещании епископа Епифания.

Многолетняя практическая деятельность в качестве судии архиерейского дома в Белгороде и административные способности быстро помогли ему выдвинуться на новом поприще. Делопроизводство при нем пошло быстро и безостановочно. Решения его по делам духовенства отличались умеренностью и справедливостью[19]. Участие в торжественных богослужениях принесло ему известность. Архимандрит Никодим принимал участие в освящении церкви Рождества Пресвятой Богородицы на Невской перспективе и в погребении жены Бирона.

Архиепископу Феофану (Прокоповичу) понравился скромный, исполнительный, энергичный, но в то же время не добивающийся первенства архимандрит, и он стал покровительствовать ему. Это можно выявить из анализа сложившихся тогда идейно-политических группировок в Русском высшем духовенстве. В начале царствования Анны Иоанновны существовала группировка, относившаяся резко отрицательно к архиепископу Феофану (Прокоповичу) и Бироновскому режиму, мечтавшая о возвращении к старине и реставрации патриаршества. Ее членами были очень быстро оказавшиеся лишенными сана и свободы епископ Ростовский Георгий (Дашков), архиепископ Тверский Феофилаит (Лопатинский), митрополит Коломенский Игнатий (Смола) и др. За сочувствие к ним пострадал и архимандрит Платон (Малиновский). Другая группировка возглавлялась архиепископом Феофаном, добивавшимся первенства и власти, готовым идти на любой компромисс со светским правительством, даже в явный ущерб интересам Церкви. Архимандрит Никодим не принадлежал ни к какой группировке, он был далек от политики, возможно, он и не понимал закулисных ходов всех тех феофановых интриг, свидетелем последствий которых он был. Как простодушный, прямолинейный человек, о котором можно сказать словами Спасителя «се воистину израильтянин, в нем же льсти несть» (Ин. 1:47), к тому же воспитанный благочестивым архиереем Епифанием, архимандрит Никодим видел в архиепископе Феофане не столько «патрона», с которым можно было связать удачную карьеру, сколько архипастыря, которому он по долгу своему был обязан повиноваться, и был его сотрудником не из-за страха, а по совести. Архиепископ Феофан, в свою очередь, мог ему свободно доверять, так как не видел никаких интриг со стороны. По представлению архиепископа Феофана, архимандрит Никодим 4 июля 1734 г. перемещается из рядового Снетогорского монастыря[20] в один из лучших – Ипатиевский Костромской[21], став преемником опального архимандрита Платона (Малиновского), но его настоятельство в этом монастыре было почти номинальным. Он оставался в Петербурге судией Духовного Правления и управлял монастырем издалека, побывав в нем всего один раз. Ему удалось провести там отпуск с 25 февраля по 1 июня 1735 г.[22].

Архимандрит Никодим становится одним из значительных духовных лиц столицы, вращается среди высшего общества и по духу времени принужден принимать участие в придворных увеселениях[23]. Он успевает познакомиться со многими влиятельными лицами, а также с будущей императрицей Елизаветой Петровной, находившейся в Анненское время на положении опальной цесаревны. Архиепископ Феофан продолжает его выдвигать. В январе 1736 г. он представляется Синодом одним из трех кандидатов в архимандриты Александро-Невского монастыря, коими были архимандрит Рождественского монастыря Павел, Ипатьевского Никодим и ректор Московской Академии Стефан (Калиновский)[24]. Хотя на этот раз выбор императрицы пал на архимандрита Стефана (Калиновского), но всего через месяц (11 февраля) он назначается настоятелем одного из знатнейших Московский монастырей – Новоспасского[25].

Новоспасский монастырь в Москве – древнейшая обитель этого города. Он был основан в Кремле в XIII в. святым благоверным князем Даниилом. При Иоанне III монастырь был перенесен на Васильцев стан на берегу Москвы-реки. В 1555 г. Иоанн Грозный дал ему ряд льгот и превратил в крепость, защищавшую подступы к Москве с юга, немного позже он был обнесен каменной стеной с бойницами. В описываемый период монастырь был ставропигиальным и настоятели его пользовались привилегией службы с осенением и репидами. В Анненское время монахи были стесненны отправлением на монастырское иждивение военных инвалидов. Это настоятельство архимандрита Никодима опять становится номинальным, так как по своей занятости в Духовном Правлении он не мог выехать в Москву для принятия монастырского имущества, и поэтому это было возложено на игумена Даниловского монастыря Товию[26].

Архиепископ Феофан продолжает и в дальнейшем продвигать своего подопечного и по его представлению 20 июля 1736 г. издается указ о назначении архимандрита Никодима членом Святейшего Синода с оставлением его судией Духовного Правления. Согласно указу №260 от 20 июля 1736 г. архимандриты Никодим и Стефан (Калиновский) 4 августа были приведены к установленной присяге в Троицком соборе протопопом Иоанном Семеновым и с того числа имели присутствие в Синоде[27]. Это было наивысшее положение, которого могло достигнуть в то время духовное лицо в сане архимандрита, преддверие епископской кафедры. Особое благоволение к архимандриту архиепископа Феофана выразилось и в том, что он назначил его своим душеприказчиком. В числе Синодальных членов он присутствует при кончине архиепископа Феофана 8 сентября 1736 г. и занимает одно из первых мест при его погребении[28]. В январе 1738 г. он был выдвинут кандидатом на Тверскую кафедру[29], и хотя в то время его кандидатура не прошла, но в декабре того же года он получил Черниговскую кафедру. 6 декабря 1738 г. состоялось его хиротония во епископа Черниговского[30].

Получение епископского сана не принесло упрочения его положения. Удалившись из столицы без сохранения за собою звания Синодального члена, епископ Никодим перешел из разряда наиболее влиятельных духовных сановников на положение рядового епархиального архиерея. Теперь он уже не имел прежнего покровительства в лице архиепископа Феофана (Прокоповича) и поэтому ему во время служения на Черниговской кафедре приходится иметь дело с целым рядом доносов, придирок со стороны Синода и столкновений с гражданскими властями. Всплывает прежнее, связанное с Белгородским периодом дело по доносу священника Григория Павлова, и епископу Никодиму приходится давать объяснения по этому делу. Из Синода приходит указ с выговором за несвоевременное представление статистических сведений по епархии[31].

Епископ Никодим проявляет себя на Черниговской кафедре инициативным архипастырем. Он ходатайствует перед Синодом об открытии в Пятницком монастыре духовной школы[32] и об открытии новых приходов (храма Святой Троицы в селе Калинка Городецкого уезда). Но его намерениям не удалось осуществиться, так как через 2 года ему пришлось покинуть кафедру из-за столкновения с одним из влиятельнейших вельмож, фельдмаршалом Минихом.

Миних (1683–1767) генерал-фельдмаршал, одержавший ряд побед над турками, и государственный деятель Анненского времени, бывший вместе с Бироном, Остерманом и Левенвальдом одним из представителей того «немецкого» направления, которое делало немцев фактическими хозяевами в России и зарекомендовало себя открытым пренебрежением ко всему русскому. К Православию эти лица относились с особой ненавистью. Церковь терпела сильное угнетение, особенно его испытывало низшее духовенство и монахи, которые без всякого ограничения направлялись в солдаты. За малейшие провинности духовенство подвергалось телесным наказаниям. Многие видные иерархи были лишены сана и отправлены в ссылку. Синод во главе с архиепископом Феофаном (Прокоповичем) беспрекословно подчинялся временщикам. Впоследствии проповедник Елизаветинского времени архимандрит Кирилл (Флоринский) называл Миниха и Остермана «эмиссариями диавольскими».

Миниху понравился священник Архангелогородского драгунского полка Афанасий Клепец. Фельдмаршал, привыкший к подобострастному подчинению со стороны Синодальных членов, предложил епископу Никодиму во время встречи с ним в Киеве в мае 1739 г. (тогда епископ Никодим с разрешения Синода совершал поездку в Киев для отдачи поклонного визита приезжавшему графу фон Миниху[33]) постричь священника Афанасия Клепца в монашество и сразу же возвести его в сан архимандрита. Преосвященный Никодим пытался доказать Миниху, что этого нельзя сделать без ведома Синода, к тому же у него в епархии не было свободных архимандричьих вакансий. Озлобленный отказом, Миних обращается в Синод с требованием предоставить Афанасию Клепцу сан архимандрита. Сначала Синод стал на позицию соблюдения законности и предписал епископу Никодиму постричь армейского вдового священника лишь по прохождении шестимесячного искуса. Но граф Миних решил настоять на своем и через кабинет министров оказал давление на Синод, тот изменил свое решение и послал епископу Никодиму вторичный указ о пострижении священника Афанасия Клепца без всякого искуса[34]. В глазах правительства епископ Никодим, дерзнувший перечить одному из влиятельнейших временщиков, становится человеком «строптивым», которого следует убрать куда-нибудь подальше, и 29 мая 1740 г. последовал высочайший указ, гласивший: «Указали мы Вологодского епископа Амвросия перевести в Новгородскую епархию, Черниговского епископа Никодима, наименовав митрополитом, в Тобольскую»[35]. В конце июля преосвященный Никодим, к великому сожалению черниговских жителей[36], успевших полюбить своего простодушного архипастыря за сравнительно короткий период служения, вынужден был покинуть свою кафедру и ехать в отдаленную епархию, простиравшуюся от Урала до Лены и от Ледовитого океана до Китайской империи. Это была действительно ссылка, сюда правительство ссылало провинившихся воевод. Паства Сибирская, среди которой процент ссыльных был весьма высок, стояла в нравственном отношении низко. Духовенство в большинстве своем было необразованным и предавалось пьянству. Многие церкви из-за недостатка священников пустовали. А пространства епархии были таковы, что одно лишь обозрение ее было выше человеческих сил. Даже ехать в Сибирь было небезопасно, так как на дорогах грабили разбойники. В такие трудные условия служения посылался немолодой уже архиерей, страдавший застарелою каменной болезнью, лишь за то, что не выполнил явно противозаконного с точки зрения церковных канонов требования царского фаворита[37]. Но преосвященный Никодим видел в этом перемещении волю Божию и, несмотря на плохое здоровье, собрался ехать в далекую Сибирь. Он попросил у Синода лишь отсрочки выезда из Москвы до зимы. 22 августа епископ Никодим прибыл в вотчину Новоспасского монастыря село Покровское и просил разрешения пробыть в Москве до зимнего пути, «когда ехать не так убыточно и безопасно от воров, ехать же, водою, в осеннее время не безобидно здравию, от многих лет каменной болезнью поврежденному»[38].

В то же время он ходатайствует перед Синодом о сохранении за ним исконной привилегии Тобольских иерархов в виде права ношения белого клобука. Епископ Никодим просит не «ради худейшей его персоны, да для приобыкновения тамошнего в отдалении людей носить белый клобук и именоваться митрополитом». 19 сентября разрешение было получено[39].

Приготовляясь к отъезду по первому зимнему пути, епископ Никодим делает необходимые для путешествия запасы и ходатайствует о разрешении взять с собой из Черниговской епархии ученых монахов для проповедничества и преподавательской деятельности: иеромонаха Черниговского Елецкого монастыря Иеронима (Балановского) и иеродиакона Нифонта (Червийского)[40]. Проживая в Москве, митрополит Никодим считался правящим иерархом Тобольской епархии. Его имя произносилось при богослужении, на его имя подавались рапорты и от его имени давались указы. Так, на его имя 24 декабря 1740 г. был прислан рапорт о пострижении в монашество княжны Долгоруковой, бывшей невесты Петра II[41]. Но ему не суждено было увидеть свою отдаленную епархию. Прогрессирующая, несмотря на лечение, болезнь не дала ему возможности отправиться в далекий путь. Он донес Синоду, что «с первых чисел сентября он занимал деньги на медикаменты и лекаря, куруючися в болезни своей»[42].

Жизнеописатель митрополита Арсения (Мацеевича) священник М.С. Попов совершенно неправильно обрисовывает преосвященного Никодима карьеристом, выпрашивающим у Синода награды и привилегии. Он пишет, что после «митрополита» Антония (Стахновского) преосвященный Никодим был назначен в Сибирь «архиепископом», что противоречит указу Синода[43]. Епископ Никодим, приехав в Москву и воспользовавшись переменой правления, просил у Синода сан митрополита как более соответствующий традициям и положению архиерея в бывшем Сибирском царстве, а также и белый клобук. Синод на все это согласился. После этого, получив просимое, преосвященный Никодим не сразу поехал в Петербург, как об этом пишет священник М. Попов, но еще более года жил в Москве[44]. Приводимые документальные данные о больших затратах на дорожные расходы, сделанных епископом Никодимом, опровергают это предвзятое мнение.

Переписка преосвященного Никодима с Синодом указывает на полную невозможность отправиться в путь: он пишет, что «без курации безвременно и напрасно может лишиться жизни»[45], а синодские чиновники выражают полное бессердечие, предписывая больному архиерею ехать в Сибирь, невзирая ни на болезнь, ни на опасность для жизни. 15 декабря 1740 г. Синод определил митрополиту Никодиму «ехать безотлагательно, без всяких отрицаний, ибо в Тобольске при гарнизоне не токмо лекари, но и штаб-лекари, как и Его Преосвященству известно, смерть и живот человеческий состоит в воле Божией, а не в искусстве от докторов»[46], но это требование оказалось физически невыполнимым.

Преосвященный Никодим смиренно просит не полагать на него «гнева и штрафа за оставление в Москве» и ходатайствует об определении его «служить при гробах благоверных государей».

В XVII–XVIII вв. к Московскому Архангельскому собору, где в допетровское время погребались цари, для отправления заупокойных служб в день смерти и тезоименитства погребенных определялись специальные архиереи. Это были преимущественно нашедшие приют в России иностранные выходцы. Это положение было почти равносильно пребыванию на покое, так как и титуловались эти архиереи по ранее занимаемым ими кафедрам. Только действительно тяжелое болезненное состояние могло заставить преосвященного Никодима отказаться от кафедры и выпрашивать себе такое положение, которое занимали случайно оказавшиеся в России безместные архиереи из грузин и греков.

Он обращается к благосклонно относившейся к нему цесаревне Елизавете Петровне с просьбой призреть на него больного старца и освободить «многомощным предстательством от далечайшей страны Сибирской».

(Сохранилось 6 писем преосвященного Никодима к Елизавете Петровне:

1) от 16 марта 1739 г. из Чернигова, в котором он приносит ей благодарность за высокую милость, проявляемую к нему;

2) цитируемое нами письмо от 22 января 1741 г. из Москвы;

3) от 3 марта 1741 г. из Москвы, в котором он благодарит Елизавету Петровну за письмо к нему и за ходатайство о нем об освобождении от поездки в Сибирь;

4) от 13 марта 1741 г. из Москвы, в котором он просит ее ходатайства о назначении ему жалованья;

5) от 26 марта 1741 г. из Москвы, в котором он поздравляет ее с Пасхой и вновь просит походатайствовать о жаловании;

6) от 1 сентября 1741 г. из Москвы, в котором он поздравляет ее с днем тезоименитства.

Под последними 4 письмами он подписывается «митрополит Никодим»[47].)

Наконец на его просьба была услышана, и высочайшим указом от 19 января 1741 г. предписывалось «не отсылать новоназначенного митрополита Никодима в Сибирь, по его прошению за слабостью здоровья, а быть ему в Москве в служении при поминовении предков наших безотлучно, а на его место в Сибирскую митрополию представить кандидатов»[48]. На Тобольскую кафедру назначен был экзаменатор ставленников в Петербурге иеромонах Арсений (Мацеевич), в 1742 г. переведенный на Ростовскую кафедру.

Преосвященный Никодим был освобожден от столь опасной для его здоровья поездки в Сибирь и оставлен в Москве, но в указе ничего не говорилось о назначении ему какого-либо жалованья. Истративший все свои деньги на лечение и на приготовление к дальнему пути, он буквально остался без средств и полгода проживал в Москве в крайнем убожестве, не получая даже самого минимального жалованья. Он писал в Синод 16 февраля, что уже 5 месяцев после прибытия из Чернигова в Москву нанимает квартиру и содержит духовных и мирских служителей и лошадей, много издержал денег на лекарства, пришел в крайнее оскудение и изнеможение и жить ему больше не на что, просил о назначении ему пропитания, ризницы и певчих[49].

Митрополиту Никодиму пришлось неоднократно обращаться в Синод с такими же просьбами. Так, 5 марта он вновь просит о предоставлении ему ризницы, о назначении певчих, квартиры и трактамента[50]. Три месяца он принужден был терпеть нужду, пока наконец не получил просимого. 15 мая Синодом определено на основании Высочайшего указа выдавать митрополиту Никодиму жалования 500 р. в год из пятитысячной суммы, ассигнованной на приезжающих в Россию из Греции и Грузии духовных персон. Квартира ему была определена на подворье Воскресенского, что на Истре, монастыря. Ризница и певчие определены из числа синодальных[51].

Получив помещение, ризницу и жалованье, он жил скромной жизнью безместного архиерея. Такое его положение мыслилось лишь как временное. Запрашивая Синод, сколько требуется жалованья митрополиту Никодиму и безместным бывшим Тверскому и Киевскому архиереям (возвращенным из ссылки Феофилаиту (Лопатинскому) и Варлааму (Ванатовичу)), императорский Кабинет предписывает, чтобы впредь Синод не чинил представлений о хиротонии новых архиереев, а если будут вакансии, определять безместных[52].

В круг его обязанностей входило, кроме совершения заупокойных служб в Архангельском соборе, посвящение ставленников для Московской синодальной области. В Москве, бывшей Синодальной областью, с 1721 по 1742 г. также не было своего архиерея, и хиротонии совершались проживавшими там грузинскими и греческими безместными архиереями. За это митрополит Никодим, как и другие архиереи, получал сверх жалования еще определенные законом пошлины с посвящаемых[53].

Изредка его посылали на погребение усопших архиереев. Так, в январе 1742 г. его командировали в Ростов на погребение архиепископа Иоакима[54], принимал он участие и в богослужениях, связанных с коронацией Елизаветы Петровны. В списках архиереев бывший Тобольский митрополит Никодим упоминается вторым после митрополита Арсения (Мацеевича). Он встречал императрицу с крестом на паперти Благовещенского собора[55]. Священник М.С. Попов в своей книге безосновательно утверждает, что за отказ ехать в Сибирь митрополит Никодим был низведен в епископы[56]. В течение всего времени пребывания в Москве он именовался митрополитом, что подтверждено в ряде документов.

Подобное положение не могло удовлетворить такого деятельного иерарха, каким был митрополит Никодим, и после некоторого улучшения здоровья он просит возвратить его назад на Черниговскую кафедру, ссылаясь на симпатии к нему со стороны его прежней паствы[57], но его прошение не нашло поддержки в Синоде.

«Государыне всеподданнейший доклад. Известно Вашему Императорскому Величеству, что митрополит Молдавский Антоний и, бывший в Чернигове епископ Никодим, оба непременно желание имеют быть в Черниговской епархии и уже тем многократно Ваше Императорское Величество просьбою оба утруждали, да и во оной Черниговской епархии обывающее духовного чина люди, как известно, одни партии преосвященного Антония, ибо де к ним добр за то, что, будто, они от преосвященного Никодима, в бытность его в Чернигове, обидимы были и для того его держатся. Другие же с надеждою ожидают в епархии Никодима, якобы в нуждах своих отраду и милость от него получить надеются, и тако обе те стороны, одна в сумнении, а другая в безнадежном уповании состоит, которое несогласие пресечь по всеподданнейшему мнению нашему видится иным способом не можно как сим: в тое черниговскую епархию не определять ни Антония, ни Никодима, дабы впредь как они меж собою негодовалися и зависти не имели, так и вышеозначенные несогласные стороны обещаемых им отмщений не опасались, а определить бы их, преосвященных обоих, в другие по желаниям их епархии и монастыри». Под докладом подписались митрополит Арсений Ростовский и архиепископ Амвросий Новгородский[58].

Вместо этого митрополит Ростовский Арсений (Мацеевич) и архиепископ Новгородский Амвросий (Юшкевич) рекомендуют его на вновь учрежденную Санкт-Петербургскую кафедру. 2 сентября 1742 г. он получает это назначение, но с титулом епископа, а в ноябре уезжает к месту служения. Если бы Преосвященному Никодиму при назначении на Санкт-Петербургскую кафедру был оставлен титул митрополита, то он получил бы такое высокое положение, которое было нежелательно как для правительства, так и для Синодальных членов.

Вновь учрежденная кафедра представляла из себя «не поднятую целину», имевшую обширное поле деятельности, но в то же время она, как существеннейшая из всех российских епархий, не имела ни старых традиций, ни архиерейского дома, ни подобающей епископу свиты, ни должного обеспечения, а вместе с тем требования, предъявляемые к ее епископу, были очень высоки, так как рядом находился императорский двор, синодальные члены и «государево око» обер-прокурор Синода. Безосновательным следует считать мнение свящ. М.С. Попова, относительно того, что епископу Никодиму «после дали, благодаря предложению Арсения, номинальную кафедру Петербурга»[59]. Номинальной эта кафедра не была, так как епископ с первых дней ее существования не был стеснен Синодом в епархиальных делах.

Прибыв в Петербург, епископ Никодим поселился в Александро-Невском монастыре в ветхих огромных кельях[60] и со свойственной ему энергией принялся за устроение епархиальных дел.

Как уже говорилось выше, он ходатайствует об установлении штата архиерейского дома, о жаловании канцеляристам и о приискании помещения для Консистории. Он пришел в уже знакомую среду, где трудился ранее в звании члена Духовного Правления, и встретил многих прежних своих сотрудников. Опытный духовный администратор, он хорошо знал законодательство своего времени и действовал без ошибок. По отношению к духовенству вел себя ровно, без всякого рода крайностей и увлечений. Мелкие нарушения, происходившие от необразованности духовного сословия, он оставлял без внимания, и всего один раз при нем было допущено применение телесного наказания для духовных лиц.

Преосвященный Никодим был весьма внимателен к делу духовного образования. Он сблизился с семинарией, интересовался успехами воспитанников[61], при замещении вакансий всегда старался отдать предпочтение семинаристам[62]. Преосвященный Никодим отечески относился и к самому бесправному классу – крепостному крестьянству. Так, он выступает с протестом против чересчур жесткого наказания для крестьян одной из вотчин Александро-Невского монастыря (крестьян Гудаловской волости Афанасьева, Василева и Петрова), оказавшихся виновными в обмане при найме рекрута, и добивается замены ссылки в Оренбургский край с вырезанием ноздрей отсылкой на место жительства[63].

Круг обязанностей Санкт-Петербургского епископа был, несмотря на сравнительную малочисленность церквей, довольно значительным. Он был настоятелем Александро-Невского монастыря, ему была подведомственна семинария. В XVIII в. военное, флотское и придворное духовенство находилось в непосредственном подчинении епархиального епископа. Время возглавления епископом Никодимом Санкт-Петербургской епархии совпало с периодом войны со Швецией, на территории епархии было расположено большое количество войск, и поэтому преосвященному Никодиму приходилось направлять к ним полковых священников и осуществлять над ними наблюдение. В столичных соборах совершалось большое количество торжественных служб, в которых наряду с Синодальными членами приходилось принимать участие и Санкт-Петербургскому епископу, он также принимал участие в ряде епископских хиротоний. Эти обязанности отнимали у него очень много времени и отрывали от его непосредственных епархиальных обязанностей, которые он «за повсегдашним священнослужением и в прочих церковных церемоний исправлением» принужден бывал передоверять подчиненным. Так, протопресвитеру Михаилу Слонскому поручается проверка церквей Санкт-Петербурга («на восток ли построены алтари и нет ли икон иностранных кунштов»)[64].

Если духовенство и учащаяся молодежь высоко ценили энергичного, деятельного и в то же время отзывчивого и гуманного архипастыря, то высшие круги относились к нему иначе. В течение 3-х лет управления епархией он носит все тот же скромный титул епископа и не является Синодальным членом. Единственный знак внимания, проявленный к нему в декабре 1742 г., – это пожалование ему Александро-Невского орденского знака для ношения на груди вместо панагии, который скорее мог быть расценен как привилегия монастыря, чем как присвоенный ему лично знак отличия (при переходе на другую кафедру он оставил его в монастырской ризнице[65]).

Прямодушный святитель, не желавший нарушать церковных канонов даже ради вельмож, ходатайствовавший за осужденных крестьян, действовавший по отношению к подчиненному духовенству не столько розгами, сколько убеждениями, не был на хорошем счету у придворных, он не принадлежал к числу льстецов, восхвалявших царей, не пожелал воспользоваться уважением к нему императрицы для упрочения своего положения. Придворная столичная атмосфера давила на него, и он мечтал покинуть холодный не только по климату, но и по черствости сердец его чиновных обитателей Петербург, и перебраться куда-либо поближе к солнечной Украине. Он стал просить о переводе. Освобождение Переяславской кафедры способствовало осуществлению его пожелания. 2 февраля 1745 г. последовал Высочайший Указ: «В Переяславский праздной епархии быть епархиальным архиереем преосвященному Никодиму, епископу Санкт-Петербургскому, по желанию его, и в ту епархию его преосвященство отправить по надлежащему»[66].

Весной он был уже в новой епархии и 15 июня обратился к своей пастве с архипастырским посланием. 6 лет управлял он этой епархией. По отзыву историка Переяславо-Бориспольской епархии, преосвященный Никодим был архипастырь властный, строгий, решительный, порой несдержанный, энергично защищавший духовенство от вмешательства мирян и отстаивавший его интересы[67]. Он не останавливался перед таким крутыми мерами, как, например, запрещение входа в церковь бунчуковому товарищу Григорию Максимовичу и его семье за оскорбление жены священника. Он ревностно относился к прославлению местночтимых угодников Божиих и ходатайствовал перед Святейшим Синодом о разрешении перенести мощи преподобного Макария Овручского из трапезной церкви в новый собор. Синод постановил «и о перенесении тех мощей учинить Его Преосвященству по своему усмотрению»[68].

В последние годы жизни он еще раз навлек на себя немилость правящих кругов неосторожным упоминанием в официальных документах «известных титулов» имени сверженного при дворцовом перевороте малолетнего императора Иоанна Антоновича. В сопроводительном документе, доставляя в Сенат документы и книги, изданные с 17 октября 1740 г. по 25 ноября 1741 г., он упомянул имя императора Иоанна Антоновича, что в то время было существенным преступлением, но, к счастью для владыки Никодима, все обошлось лишь предупреждением. Сенатом было выявлено, что в представленных доношениях было упомянуто имя «известной персоны». Сенат предписывал следить за лицами, делавшими такие упоминания, и если это  было сделано «от простоты», то наказывать штрафом, а если же «с умыслом», то отправлять в Тайную Канцелярию[69].

Последние годы жизни преосвященного Никодима были «жизнью в Бозе». Свои личные средства он тратил на благоукрашение церквей и монастырей. Так, он пожертвовал в Благовещенский Нежинский монастырь сосуды и панагию[70]. Чувствуя приближение смерти, он еще при жизни собственными руками раздал свое имущество на поминовение. В предсмертном доношении Синоду от 13 мая 1751 г. он просит прощения и разрешения «во всех по человечеству содеянных, поткновенных и напутствия полномощным благословением»[71]. 12 июня в седьмом часу пополудни, после продолжительной тяжкой болезни, епископ Никодим скончался. Отпевание почившего было совершено митрополитом Киевским Тимофеем (Щербацким), тело его было положено в склепе Переяславского собора и, по получении разрешения от Синода, 31 августа засыпано землей по церковному чиноположению[72].