Священномученик митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин

Будущий священномученик епископ Гдовский Вениамин вступил во временное управление Петербургской епархией 6 марта 1917 г., когда после бурных событий Февральской революции митрополит Питирим (Окнов) был уволен на покой Святейшим Синодом по требованию Временного правительства. 24 мая 1917 свободным голосованием клира и мирян Владыка Вениамин был избран архиепископом Петроградским. 13 августа Святейший Синод возвел архиепископа Вениамина в сан митрополита, что было утверждено Временным правительством 14 августа 1917 г. Подвижническое служение архиерея и его мученическая смерть оставили глубокий след в церковной жизни северной столицы.

Высокопреосвященный митрополит Вениамин, в миру Василий Павлович Казанский, родился 17 апреля 1873 г. в Нименском погосте Андреевской волости Каргопольского уезда Олонецкой губернии в семье местного священника. Отец будущего Владыки прослужил в Нименской церкви 40 лет – до самой кончины, 15 лет был благочинным в Каргопольском уезде.  В 1887 г. Василий Казанский поступил в Олонецкую Духовную семинарию и после ее успешного окончания в 1893 г. стал студентом Санкт-Петербургской Духовной Академии. Здесь он начал активно участвовать в деятельности Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви. В числе других учеников Академии Василий отправлялся на рабочие окраины столицы, разъясняя их обитателям высокий смысл православной веры, отвращая их от пороков и заблуждений, стараясь пробудить стремления к светлым евангельским идеалам. Юный студент вел религиозно-нравственные беседы и чтения преимущественно за Невской заставой: на фабриках братьев Варгуниных и барона Штиглица, Обуховском сталелитейном и Чугунном заводах, в ночлежных домах, узнавая жизнь и нужды простого народа. Также и в главном храме общества – Троицкой церкви на Стремянной улице Василий Казанский только с 1 апреля 1896 по 1 января 1897 гг. провел 23 вечерние беседы и сказал 30 поучений за литургией.[1]

В двадцать два года, на III курсе, 14 октября 1895 г. юноша принял монашеский постриг с именем Вениамин в честь св. мученика диакона Вениамина (V век; память 13/26 октября). Совершил постриг ректор Академии епископ Нарвский Иоанн (Кратиров). 21 ноября того же года монах Вениамин был рукоположен во иеродиакона, а 19 мая 1896 г. – во иеромонаха. Теперь он стал совершать богослужения среди полюбивших его рабочих Невской заставы. Священнослужитель по призванию, молодой иеромонах был готов, как утверждали однокурсники вообще не покидать церковь.

«Его не останови – он двадцать четыре часа в сутки будет служить».[2]

В 1897 г. иеромонах Вениамин окончил Духовную Академию со степенью кандидата богословия, полученной за сочинение «Аркадий, архиепископ Олонецкий, как деятель против раскола». Будущий священномученик менее всего заботился о своей карьере, но она складывалась блестящим образом. 24 сентября – 3 октября 1897 г. о. Вениамин был назначен преподавателем Священного Писания Рижской Духовной семинарии, где прослужил около года. Здесь 21 января 1898 г. он был награжден набедренником, а вскоре – 12-13 августа того же года определен инспектором Холмской Духовной семинарии, где познакомился с ее ректором – епископом Тихоном (Беллавиным) – будущим Патриархом Московским и всея Руси. В 27 лет – 6 октября 1899 г. иеромонах Вениамин был назначен инспектором столичной Духовной семинарии. Вернувшись в Петербург, он продолжал свою деятельность в Обществе распространения религиозно-нравственного просвещения: выступал с беседами в Троицкой церкви и на рабочих окраинах, а  6 декабря принял участие в закладке храма общества на Выборгской стороне. В 1901 г. инспектор семинарии был назначен цензором нового журнала «Отдых христианина», 6 мая 1900 г. награжден наперсным крестом, выдаваемым от Святейшего Синода, а 18 февраля 1902 г. возведен в сан архимандрита и 2 апреля того же года определен ректором Самарской Духовной семинарии. В период пребывания в Самаре – 6 мая 1904 г. состоялось награждение о. Вениамина орденом св. Анны II степени.

12 октября 1905 г. молодой архимандрит был назначен ректором Санкт-Петербургской Духовной семинарии. С тех пор он уже не покидал в своем служении град святого Апостола Петра. За свою подвижническую деятельность 6 мая 1907 г. о. Вениамин был награжден орденом св. Владимира IV степени. В период его ректорства столичная семинария  праздновала свое столетие (25-26 сентября 1909 г.). 30 декабря 1909 г. архимандрит был назначен епископом Гдовским, четвертым викарием Петербургской епархии. Наречение состоялось 23 января 1910 г. в зале заседаний Свят. Синода, а хиротония – на следующий день в Троицком соборе Александро-Невской Лавры.  Совершили ее митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний (Вадковский), Московский и Коломенский свмч. Владимир (Богоявленский), Киевский и Галицкий Флавиан (Городецкий), архиепископы Ярославский и Ростовский св. Тихон (Беллавин), Литовский и Виленский Никандр (Молчанов), Варшавский и Привислинский Николай (Зиоров), Псковский и Порховский Арсений (Стадницкий), епископы Нарвский Никандр (Феноменов), Чистопольский Алексий (Молчанов) и бывший Сухумский Кирион (Садзагелов). В сане епископа Вениамина отличали особое усердие к богослужению и тесное общение с паствой. Он старался, как можно чаще проповедовать на фабричных окраинах столицы, первым из архиереев стал совершать в городе ранние обедни с общенародным пением, на которых во множестве собирался трудовой народ.[3]

Владыка активно способствовал воцерковлению детей и учащейся молодежи. Как председатель Епархиального училищного совета и Епархиального братства Пресвятой Богородицы он заведовал делами всех церковных школ епархии, положил начало служению в столичных храмах литургий специально для школьников того или иного прихода, сам причащал детей и говорил понятные им поучения. Епископ Вениамин также очень любил крестные ходы. Так, он часто возглавлял многотысячные ходы трезвенников в Александро-Невскую Лавру и Троице-Сергиеву пустынь. 22 ноября 1911 г. Владыка стал третьим, с 30 мая 1913 г. – вторым, а с 20 марта 1914 г. – первым викарием Санкт-Петербургских митрополитов. 6 мая 1911 г. он был награжден орденом св. Владимира III степени, а 6 мая 1914 г. – орденом св. Анны I степени.

Как уже отмечалось, 6 марта 1917 г. епископ Вениамин вступил во временное управление столичной епархией, а 24 мая был избран архиепископом Петроградским и Ладожским. Это был один из первых в истории Русской Православной Церкви случаев выборов главы епархии демократическим путем. Сначала свободным голосованием члены клира и миряне избирали выборщиков, которые затем и голосовали за выдвинутых кандидатов.[4]

Голосование проходило в Казанском соборе. В первом туре было выдвинуто 11 кандидатов, во втором их осталось трое: член Синода архиепископ Финляндский и Выборгский Сергий (Страгородский) – впоследствии Патриарх Московский и всея Руси, кандидат от «высших сфер» епископ Уфимский и Мензелинский Андрей (князь Ухтомский) и епископ Вениамин. Он и победил со значительным большинством голосов выборщиков – 976 из 1561. 25 мая последовало утверждение результатов голосования Свят. Синодом. 28 мая в Исаакиевском соборе совершилось торжественное вступление Владыки Вениамина на столичную кафедру. Крестные ходы от городских церквей соединились на площади перед Лаврой, откуда навстречу духовенству вышел крестный ход с архиепископом во главе. Затем грандиозная процессия двинулась по Невскому пр. к Исаакиевскому собору, где был совершен молебен, и Владыка прочел молитву на свое вступление на кафедру. Синодальным определением от 14-17 июня 1917 г. епархиальный титул архиеп. Вениамина по его просьбе был изменен на Петроградский и Гдовский. 13-14 августа, незадолго до Октябрьского восстания, состоялось возведение Свят. Синодом Владыки в сан митрополита.[5]

По свидетельству близко знавшего его новомученика протоиерея Михаила Чельцова,

«победа сторонников Владыки Вениамина находила естественное объяснение в том, что петроградское население и, в особенности, его трудовые элементы – давно его знало и было глубоко привязано к нему за его доброту, доступность и неизменно сердечное и отзывчивое отношение к своей пастве и к нуждам ее отдельных членов. Митрополит Вениамин, уже будучи в этом сане, охотно отправлялся по этому зову для совершения молений и треб в самые отдаленные и бедные закоулки Петрограда… Приемная его была постоянно переполнена, главным образом, простонародьем. Иногда он до позднего вечера выслушивал обращавшихся к нему, никого не отпуская без благостного совета, без теплого утешения, забывая о себе, о своем отдыхе, о пище…Митрополит не был, как говорится, «блестящим оратором». Проповеди его всегда были чрезвычайно просты, без всяких ораторских приемов, без нарочитой торжественности, но в то же время они были полны какой-то чарующей прелести. Именно незамысловатость и огромная искренность проповедей митрополита делали их доступными для самых широких слоев населения… Но, в то же время, всякую «политику» он неумолимо отметал во всех своих действиях, начинаниях и беседах, даже интимных. Можно сказать, что этот элемент для него просто не существовал.»[6]

Действительно, Владыка никогда не занимался политической деятельностью. Уже в первом своем заявлении после выборов он сказал:

«Я стою за свободу церкви! Она должна быть чужда политики, ибо в прошлом она много от нее пострадала. И теперь накладывать новые путы на церковь было бы большой ошибкой со стороны людей, искренне преданных церкви».[7]

Через день после возведения Вениамина в сан митрополита в Москве произошло торжественное открытие первого после многовекового перерыва Всероссийского Поместного Собора, первая сессия которого продолжалась до 9 декабря 1917 г. 5 ноября в храме Христа Спасителя по жребию из трех кандидатов, выбранных Собором, был избран Патриархом митрополит Московский Тихон (Беллавин). Владыка Вениамин был послан от Собора в Троице-Сергиеву Лавру для приглашения избранного Патриарха на торжество интронизации 21 ноября 1917 г. При выборах Высшего Церковного Управления митр. Вениамин вошел в состав Священного Синода, сначала с 7 декабря 1917 г. в качестве заместителя его члена, а с 25 сентября 1918 г. – члена Синода. Следует упомянуть, что с 27 октября по 3 ноября 1917 г. Владыка находился в Кремле во время обстрела его большевистской артиллерией. В занимаемую им келью попал снаряд, и митрополит лишь чудом избежал гибели. Через несколько дней он был избран председателем Комиссии Поместного Собора по фотографированию и описанию повреждений Кремля.

Важной заслугой Владыки было устроение епархиальной и приходской жизни в нелегких условиях новой безбожной власти, сплочение православного народа вокруг храмов, постоянная  бесстрашная защита прав и интересов верующих. Эта сторона деятельности митрополита ярко проявилась уже в начале 1918 г. Именно он первым из церковных иерархов выразил категорическое несогласие с опубликованным 31 декабря в газетах проектом декрета об отделении Церкви от государства, имевшим явную антирелигиозную направленность. 10 января митр. Вениамин направил открытое письмо в Совнарком. Мотивы послания были далеки от политических и носили объективный характер (беспокойство по поводу потери правовой защищенности, экономической базы Церкви и др.). В нем отмечалось: «Осуществление этого проекта угрожает большим горем и страданиями православному русскому народу. Вполне естественно как только православные жители Петрограда узнали об этом, стали сильно волноваться. Волнения могут принять силу стихийных движений…и привести к тяжелым последствиям…считаю своим нравственным долгом сказать людям, стоящим у власти, чтобы они не приводили в исполнение предполагаемого декрета об отобрании церковного достояния. Православный русский народ никогда не допускал подобных посягательств на его святые храмы. И ко многим другим страданиям не нужно прибавлять новых».[8] Письмо не осталось без внимания (хотя ответа не последовало), с ним ознакомился В.И. Ленин, наложивший резолюцию: «Очень прошу коллегию при комиссариате юстиции поспешить с разработкой декрета об отделении церкви о государства».[9]

Во второй половине января 1918 г. Владыка с жертвенной решимостью встал на защиту Александро-Невской Лавры, помещения, инвентарь и ценности которой пытался реквизировать возглавляемый А.М. Коллонтай Наркомат государственного призрения. Решительная позиция митрополита, возглавившего общегородской крестный ход в защиту Лавры, во многом способствовала тому, что обитель удалось отстоять, и Московская Патриархия одержала свою пожалуй единственную заметную победу над Совнаркомом. 26 января 1918 г. Владыка Вениамин (по определению Поместного Собора от 25 января) был назначен настоятелем Александро-Невской Лавры с присвоением ему древнего и почетного титула ее священноархимандрита. Об этом Собор просила специально приехавшая в Москву делегация представителей петроградского духовенства и мирян.

Также 26 января Советом Петроградской Духовной Академии митрополит был избран ее почетным членом. Ввиду тяжелого положения Петрограда Владыка отложил свою поездку на заседание Поместного Собора и распорядился, чтобы духовенство не эвакуировалось, а оставалось в своих приходах. Из-за начала наступления немецких войск после срыва мирных переговоров с советской делегацией в Бресте над Петроградом нависла угроза захвата, но митр. Вениамин решил остаться с паствой. Патриарх и Синод одобрили этот шаг и, согласно сохранившимся архивным документам, в марте даже приняли решение, что Петроградский митрополит в случае захвата столицы возглавит церковное управление на оккупированной германскими войсками территории.

В 1918 г. к Православной Церкви, гонимой, а не господствующей, государственной, как ранее, несмотря на начавшуюся атеистическую пропаганду, пришли тысячи новообращенных, в том числе и видные деятели интеллигенции. Митр. Вениамин стремился привлечь в ряды духовенства как можно больше светских молодых –людей, – «он предвидел будущие трудности». Владыка заботился о всемерном расширении проповеднической, миссионерской, братской деятельности. С целью спасения домовых церквей при различных учреждениях от закрытия он открывал при таких храмах приходы и т.п. Почти во всех церквах города по благословению митрополита стали совершаться пассии: ранее они не имели повсеместного распространения. Подъем религиозных чувств петроградцев вылился в грандиозные общегородские крестные ходы Пасхальной недели. В Светлый Четверг, 9 мая 1918 г. состоялся детский крестный ход в Лавру, где Владыка отслужил молебен и преподал всем детям архипастырское благословение. Небывалое количество участников собрали крестные ходы в Фомино воскресенье, ставшие при митр. Вениамине традиционными. Из всех городских приходов «процессии двинулись в Александро-Невскую Лавру, – вспоминает очевидец, – шли с хоругвями в облачениях по всему  городу. Первый раз это было в 1918 г.».[10]

По истечении первого года пребывания на Петроградской кафедре митрополит Вениамин обратился к пастве с примечательным посланием:

«24 мая исполнилась первая годовщина моего Архипастырства. Мыслен­но обозреваю протекший год. Много всяких чувств, воспоминаний, пере­живаний наполняет мою душу. Хочется облегчить ее, поделиться ими с моей паствой… Дорогие пастыри церкви Петроградской, воспроизведите в своем сознании все пережитое нами в церковной жизни за минувший год моего ар­хипастырства и еще раз напомните себе, что, исполняя свои пастырские священнические обязанности, вы совершаете дело величайшей важности, которое народ ценит и ставит соответственно ей весьма, весьма высоко. Прежде всего и главнее всего будьте молитвенниками, благоговейными совершителями богослужений, таинств, треб и всяких молитвословий… Всякая политика, как реакционная, так и модная прогрессивная, долж­на быть чужда вас. Пастырь не с аристократией, плутократией или демократией, не с бур­жуями или пролетариями, но со всеми и для всех верующих. На нем нет и не должно быть никакой политической вывески, и под такой он не может выступать. Царство Мое, как сказал Христос, не от мира сего, и никакой полити­ческий строй не может с ним совпадать. Возлюбленные братья и сестры, все вы боговрученные мне чада паствы Петроградской. Стойте в вере, мужайтесь и укрепляйтесь. Вера наша православная это душа, жизнь народа русского, единствен­ная наша надежда и спасение в переживаемых теперь нами великих по­трясениях и бедствиях».[11]

И в дальнейшем Владыка продолжал свое неуклонное жертвенное стояние за веру.

После закрытия Духовной Академии и семинарии митрополит сделал все возможное для возобновления богословского образования в Петрограде. При его активном участии 30 сентября 1918 г. на территории Лавры было открыто Богословско-пастырское училище, самым непосредственным образом участвовал он и в организации Петроградского Богословского института, почетным членом которого митр. Вениамина избрали 28 января 1921 г. Кроме того, по благословению Владыки в городе были созданы различные богословские курсы, при храмах открывались детские и юношеские кружки по изучению Закона Божия, устраивались беседы и лекции для взрослых. Таким образом, в епархии быстро возникла новая широкая система богословского образования. Несмотря на значительные трудности, в 1918-19 гг. выходила епархиальная газета «Петроградский церковный вестник», издавались церковные календари. Митрополит стремился по возможности смягчить излишнюю напряженность в отношениях с городским руководством. Так, на заявлении отдела юстиции Петросовета от 1 августа 1918 г. на его имя – «сделать распоряжение о снабжении в срочном порядке всех приходских церквей приходскими книгами для записи прихожан», Владыка в тот же день наложил резолюцию: поставить на вид благочинным за «их недостаточно внимательное отношение к прохождению своих обязанностей».[12]

Но в отстаивании важнейших интересов Церкви митр. Вениамин был непреклонен. В сентябре 1918 г., после начала так называемого «красного террора» он отдал распоряжение совершить во время всенощного богослужения в праздник Воздвиженья особый чин всенародного покаяния и соборования. В конце года по настоянию Владыки Епархиальный совет вынес постановление: «Предложить духовенству принять меры путем поучения и разъяснения прихожанам к возможному увеличению сборов на защиту Веры и Церкви в пользу пострадавших за Веру и Церковь во время гражданской войны и т.д.»[13] 15 сентября 1919 г., когда в период реальной угрозы Петрограду со стороны войск Юденича город начали «очищать» от опасных для советской власти «элементов», митрополит направил к председателю Петросовета Г.Е. Зиновьеву делегацию священников и мирян, которая в письменном заявлении выразила пожелание, чтобы власти опровергли слухи о «поголовном аресте (или высылке) петроградского духовенства ввиду их контрреволюционности или в качестве заложников».[14]

В тот же день Владыка направил еще одно, уже личное, послание Зиновьеву, в котором призывал не проводить намеченного вскрытия и изъятия из Троицкого собора Лары мощей святого князя Александра Невского. Послания оказали свое воздействие, митрополиту постепенно удалось несколько нормализовать отношения с городскими властями, строго придерживаясь нейтралитета в будущей гражданской войне.

Следует отметить, что спасение от поругания в 1919 г. мощей св. Александра Невского вообще было единственным случаем, когда советские власти вняли в этом вопросе увещеваниям со стороны Церкви. Кампания  вскрытия мощей началась осенью 1918 г., и особенно активно занимался ей руководитель VIII («церковного») отдела Наркомата юстиции П.А. Красиков, личное участие в ней принял и В.И. Ленин. 16 февраля 1919г. коллегия Наркомата приняла первое постановление об организованном вскрытии мощей, и уже в феврале-апреле их было 47. В 24 марта и 24 апреля Комиссариат юстиции Союза коммун Северной области дважды просил разрешение президиума Петроградского совета на вскрытие останков св. Александра Невского.[15]

Тогда в разрешении было отказано из-за опасения массового протеста верующих, подобного случившемуся в январе 1918 г. Сыграло свою роль и обращение в апреле 1919 г. Владыки Вениамина к Зиновьеву с письмом, в котором выражались надежды, что «мощи святого благоверного князя Александра Невского не будут потревожены». Вскоре после появления этого обращения в журнале «Революция и церковь» была опубликована статья П. Красикова со злобными выпадами против митрополита и святого князя. Занимавший достаточно крупный пост старый большевик открыто лгал, утверждая, что никаких останков князя не сохранилось, и призывал вскрыть «пустой ящик якобы с мощами Александра Невского». В этой же статье Красиков первым из советских руководителей выдвинул задачу «утилизации огромных серебряных рак».[16]

«Вдохновленный» проведенным вскрытием мощей св. Сергия Радонежского в Троице-Сергиевой Лавре Красиков и его сторонники в сентябре вновь подняли вопрос о мощах св. князя Александра Невского. Вторично возникшая угроза была предотвращена упоминавшимся письмом митр. Вениамина Зиновьеву от 15 сентября 1919 г. В нем говорилось:

«В первых числах текущего сентября на лекции «О коммунизме и религии» члена ВЦИК Красикова и М.В. Галкина была поставлена на голосование резолюция, предлагающая все мощи изъять из церквей и сконцентрировать в особом музее, в частности так поступить и с находящими в Петрограде мощами св. Александра Невского. Слухи об этом весьма взволновали православное население Петрограда… Желая успокоить верующих и выяснить положение вопроса о вскрытии раки благоверного князя, обращаюсь в Вам, гражданин Зиновьев, как стоящему во главе Петроградского правительства, с просьбой от лица многих тысяч верующих, в числе которых не мало рабочих и крестьян, приведенной в начале резолюции не придавать значения и не приводить ее в исполнение и этим дать мне возможность успокоить многие тысячи взволнованных людей».[17]

За пять лет управления в условиях все усиливающихся стеснений Владыка Вениамин сумел организовать жизнь Петроградской епархии на началах, разработанных Поместным Собором 1917-1918 гг., превратить приходы в живые христианские общины, привлечь к церковному служению множество новых людей, в том числе известных представителей интеллигенции. Благодаря умелой дипломатической политике митрополита многие антирелигиозные постановления того времени в Петрограде полностью или частично не проводились в жизнь. 27 апреля 1921 г. президиум губисполкома, рассмотрев обращение Владыки, разрешил проведение 8 мая крестного хода из всех церквей в Александро-Невскую Лавру. А осенью митрополит согласился перенести подобное традиционное шествие в Лавру с 12 на 19 сентября в связи с похоронами погибших финских коммунистов. Это был последний в истории епархии советского времени грандиозный общегородской крестный ход.[18]

Помимо Петроградской митрополиту Вениамину временно пришлось управлять и некоторыми соседними епархиями, в том числе родной Олонецкой. После увольнения 18 июня 1919 г. епископа Олонецкого и Петрозаводского Иоанникия (Дьячкова) на покой митрополит управлял епархией до назначения в конце 1919 г. нового епископа Олонецкого и Петрозаводского Евгения (Мерцалова). 7 мая 1920 г. еп. Евгений скончался, и Владыке Вениамину довелось еще несколько месяцев возглавлять эту епархию. Весной-осенью 1919 г. митрополит временно управлял и той частью Псковской епархии, которая не была занята белогвардейскими войсками.

В конце 1920 г. петроградская паства с любовью отметила 25-летие духовной деятельности Владыки Вениамина, которая вся была направлена на то, «чтобы поддержать и укрепить веру, воодушевить малодушных и утешить унывающих».[19] И это особенно ярко проявилось в последние месяцы жизни митрополита перед его мученической кончиной 13 августа 1922 г.

Из гражданской войны Церковь вышла, несмотря на гонения, в основе своей несокрушенной. Но уже вскоре после окончания боевых действий стали разрабатываться планы кардинального «решения» проблемы существования религиозных организаций в Советской России. Они по-прежнему расценивались как оппозиционная враждебная сила, к тому же располагавшая значительными материальными ценностями, которые предполагалось изъять. Ситуация, значительно облегчившая наступление на Церковь, сложилась вследствие страшного голода в Поволжье. В своем печально известном письме В. Молотову для членов Политбюро от 19 марта 1922 г. В.И. Ленин писал: «…данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову…».[20] На нужды голодающих предполагалось выделить меньшую часть конфискованных богатств Церкви. Постепенно появились и планы произвести раскол, создать более покорную церковную организацию. Уже 21 марта в докладной записке ГПУ в Политбюро откровенно предлагалось путем грубого насильственного вмешательства во внутрицерковную жизнь произвести своеобразный «переворот».[21]

После первых сообщений о голоде в Поволжье Православная Церковь сразу же откликнулась на эти события. Еще в августе 1921 г. она создала епархиальный и всецерковный комитеты для оказания помощи голодающим. Однако решением правительства они были закрыты, а собранные средства реквизированы. Декрет ВЦИК от 23 февраля 1922 г. о немедленной конфискации местными советами всех драгоценных предметов, «изъятие коих не может существенным образом затронуть интересы самого культа»,[22] имевший явно антицерковную направленность, был полной неожиданностью  для духовенства. На практике стала проводиться линия лишения Церкви наиболее почитаемых верующими святынь. В ответном послании Патриарха Тихона от 28 февраля насильственное изъятие называлось святотатством, общинам возбранялась передача «священных предметов», но при этом они призывались к милосердию и щедрости в сборе других средств.

Владыка Вениамин откликнулся на декрет ВЦИК речью, произнесенной в Лавре, в Прощенное воскресенье 26 февраля после литургии. Владыка указал, что совершается такое печальное для верующих явление, как закрытие некоторых петроградских храмов. Изъятие церковных ценностей может быть произведено некомпетентными лицами, вследствие чего в церкви может не оказаться необходимых предметов для богослужения. «Надо молиться, чтобы таких явлений не случилось».[23]

После появления послания Патриарха митрополит, стараясь прямо не переступать осуждающей воли Первосвятителя, все же стал проводить  более компромиссную политику. Выдвинув определенные условия, он пошел на переговоры с городским руководством. По свидетельству близкого к митрополиту протоиерея Михаила Чельцова, в вопросе спасения гибнущих людей для него не существовало колебаний: «В этом отношении он шел дальше Патриарха, не встречая никаких препятствий к отдаче даже освященных сосудов и т.п. – лишь бы исполнить свой христианский и человеческий долг до самого конца».[24] Митрополит Вениамин соглашался уступить ценности, но без насильственного изъятия, которое является святотатством, а как вольную жертву: «Это – Богово, и мы все отдадим сами». В его послании от 5 марта говорилось, что «Православная Церковь следует заветам Христа Спасителя и всегда являлась образцом высокой любви в годину бедствий, вплоть до священных сосудов».[25]

В этот же день в Смольном состоялось совещание с представителями духовенства, на котором присутствовал и митрополит. Он беседовал с членом бюро губкома РКП(б) Н.П. Комаровым, участвовал в заседании Петроградской комиссии Помгола. В результате было достигнуто соглашение, учитывающее ряд требований митрополита Вениамина. Президиум губисполкома санкционировал право комиссии пойти на многие уступки (порой, сильно отступающие от инструкции наркомата юстиции): духовенству предоставлялась возможность присутствовать и самим производить изъятие, участвовать в запечатывании, установлении точного веса ценностей в губфинотделе, переплавке их в слитки; предметы, имеющие для верующих особое значение, могли быть заменены соответствующим металлом по весу и т.д. Состоялась даже предварительная договоренность (вопреки всем законам): для контроля два представителя от петроградских верующих будут сопровождать церковные ценности до места назначении, пока они не превратятся в хлеб.[26] В конце заседания 5 марта митрополит заключил: «Самая главная тяжесть – рознь и вражда. Но будет время – сольются русские люди. Я сам во главе молящихся сниму ризы с Казанской Божией Матери, сладкими слезами оплачу их и отдам».[27] Он благословил членов Помгола, и те с непокрытыми головами провожали его до подъезда. Петроградский Совет первоначально считал, что единственная цель декрета об изъятии – получение в свое распоряжение церковных ценностей – и поэтому держался примирительной политики.

Соглашение, заключенное 5 марта, так и не было реализовано. Оно не отвечало сути государственной церковной политики в тот период. Под воздействием центра был заменен состав Петропомгола. Городские газеты начали кампанию против «князей церкви» (уже давно идущую по стране). Посланцам митрополита Вениамина, явившимся, как было условлено, уточнить детали соглашения, было объявлено, что ни о каких «пожертвованиях», ни о каком участии представителей верующих в органах контроля не может быть и речи, церковные ценности будут изъяты в формальном порядке.

В ответ Владыка написал 12 марта достаточно острое заявление в губисполком. В нем выражалось сомнение в том, что все пожертвованные святыни будут употреблены исключительно на помощь голодающим, говорилось о крайности этой меры и обязательности благословения Патриарха на нее, о необходимости относительной самостоятельности Церкви в данном вопросе. Завершалось послание предупреждением:

«Если бы слово мое о предоставлении Церкви права самостоятельной помощи голодающим на изъясненных в сем основаниях услышано не было и представители власти, в нарушение канонов Святой Церкви, приступили бы без согласия ее архипастыря к изъятию ее ценностей, то я вынужден буду обратиться к верующему народу с указанием, что таковой акт мною осуждается как кощунственно-святотатственный, за участие, в котором миряне по канонам Церкви подлежат отлучению от Церкви, а священнослужители – извержению из сана».[28]

Мужественное заявление митрополита вызвало гнев городских властей. 14 марта большой президиум губисполкома постановил: «Обязать комиссию по изъятию церковных ценностей не позже, чем в недельный срок, приступить к изъятию». Ответственным руководителем «операции» был назначен бывший председатель Петроградской ЧК, сторонник жесткой линии И. Бакаев.[29] Положение обострилось инцидентом 15 марта у Казанского собора, где с ведома митрополита при большом стечении народа были оглашены известия о шуйской трагедии и послание Патриарха с предостережением от повторения подобного. Тысячи прихожан открыто возмущались произволом властей. А на следующий день на Сенной площади произошли столкновения членов комиссии по изъятию церковных ценностей с враждебно настроенными верующими. Значительные группы прихожан отличались гораздо большей оппозиционностью, чем священнослужители.

В результате, вечером 15 марта в Москву полетела страшная телеграмма с просьбой санкционировать применение расстрелов: «Реввоенсовет, тов. Троцкому. На Вашу 159 сообщаю: вопрос изъятии церковных ценностей Петрограде последние дни осложнился. Достигнутое было соглашение духовенством предательски сорвано последний момент заявлением митрополита Вениамина, что он призовет верующих воспрепятствовать изъятию. Время, потраченное на переговоры, духовенство использовало для организации противодействия. Попытки Комиссии приступить учету ценностей Казанском и Троицком соборах встретили организованное сопротивление прихожан, составляющих церкви протоколы не сдаче ценностей и недопущении Комиссии работе. Тов. Зиновьев ходом дела знаком и дважды созывал собрание Президиума Губисполкома этому вопросу. Последним заседании Президиума моим участием постановлено изъятие произвести не останавливаясь и перед репрессиями. Всем данным только посредством вооруженной силы удастся произвести изъятие. Прошу немедленно дать директиву – допустимо ли исполнение декрета указанным путем и как поступать дальнейшем…Уполномоченный по Петрограду и Северной области Приворотский».[30] Казалось, еще немного, и в Петрограде прольется кровь.

Однако в Политбюро посчитали, что подходящий момент для крайних действий еще не наступил. 16 марта оно «пришло к заключению, что дело организации изъятия церковных ценностей еще не подготовлено и требует отсрочки…»[31] А 20 марта Политбюро приняло проект соответствующих директив, написанный Троцким, в котором, в частности, говорилось: «15. В Москве… к изъятию приступить не позже 31 марта. 16. Полагаю, что для Петрограда можно было бы установить тот же приблизительно срок по соглашению с т. Зиновьевым, ни в каком случае не форсируя слишком кампанию, и не прибегая к применению силы, пока политически и организационно вся операция не обеспечена целиком».[32]

Ситуация в северной столице вновь изменилась к концу месяца. 24-25 марта в газетах было опубликовано воззвание двенадцати наиболее лояльных по отношению к власти священников, явившееся первым шагом к церковному расколу. Авторы письма резко отмежевались от части духовенства, укоряли его в контрреволюционности, в политической игре на народном голоде. Но даже в этом провокационном воззвании после призыва пойти на «всевозможные жертвы» ради спасения умирающих отмечалось, что «в принципе, на это благословили нас и| Патриарх Тихон, и митрополит Вениамин, и другие архиереи. Верующие охотно придут на помощь государству, если не будет насилия (о чем и заверяют нас представители власти). Верующие отдадут, если надо, даже самые священные сосуды, если государство разрешит, под самым хотя бы своим строгим контролем, им самим кормить голодных, о возможности чего говорили представители власти».[33] Несомненно представители группы двенадцати встречались с руководителями губкома партии, начавшими поддерживать их, и стали связующим звеном возобновления переговоров с митрополитом Вениамином. Не могло не учитываться и настроение значительных слоев трудящихся. Так, например, две трети рабочих Ижорского завода на своем собрании проголосовали за добровольную помощь Церкви голодающим. В свою очередь, митрополит понимал, что прямая конфронтация способна привести к самым тяжелым последствиям. Конечно, городские власти не могли разрешить самостоятельную  помощь Церкви голодающим, но в ходе переговоров все же вновь пошли на ряд уступок, хотя и менее существенных, чем в начале марта.

6 апреля в Смольном состоялось заседание Петропомгола с участием протоиереев, будущих лидеров «обновленчества», а тогда полномочных представителей митрополита В. Введенского и А. Боярского. На заседании была единогласно принята резолюция, содержащая многочисленные компромиссные пункты: «1. Допустить представителя верующих к участию в изъятии и учете церковных ценностей, упаковки их для отправки в госхран для ЦК Помгола. 2. Считать необходимым установить гласную отчетность о движении ценностей. 3. Допустить представителей верующих к участию в делегациях, сопровождающих предметы довольствия голодных»[34] и т.д. Эти условия входили в силу с момента обращения митрополита с особым воззванием к верующим об исполнении декрета ВЦИК. Правда, впоследствии, как оказалось, некоторые пункты соглашения власти так и не выполнили.10 апреля митрополит обратился с воззванием «К петроградской православной пастве», опубликованным в печати:

«…если гражданская власть, ввиду огромных размеров народного бедствия, сочтет необходимым приступить к изъятию и прочих церковных ценностей, в том числе и святынь, я и тогда убедительно призываю пастырей и паству отнестись по-христиански… Со стороны верующих совершенно недопустимо проявление насилия в той или другой форме… При изъятии церковных ценностей, как и во всяком церковном деле, не может иметь место проявление каких-либо политических тенденций. Церковь по существу своему вне политики и должна быть чужда ей. «Царство Мое не от мира сего», – заявил Спаситель Пилату. Этим курсом, вне политики, я вел корабль петроградской Церкви и веду, и идти им настойчиво приглашаю всех пастырей. Всякого рода политические волнения, могущие возникнуть около храмов по поводу изъятия ценностей, как было, например, около храма на Сенной, никакого отношения к Церкви не имеют, тем более к духовенству…Вместилища святых мощей, всенародно чтимые, и местного происхождения святыни остаются неприкосновенными, с их украшениями при внесении соответствующего выкупа…»[35]

Воззвание было согласовано митр. Вениамином с Патриархом, который направил аналогичное послание председателю ВЦИК М.И. Калинину, но оно так и не было опубликовано. Петроградский митрополит сделал все возможное, чтобы предотвратить столкновения при изъятии ценностей. И в городе не произошло таких кровавых событий, как, например, в Шуе или Смоленске. За два месяца случилось всего 13 инцидентов, причем только один случай был по-настоящему серьезным – начальнику районного отделения милиции выбили 18 зубов. Инициаторами же столкновений, как правило, являлись не священники. Так, в редакционной статье «Петроградской правды» отмечалось: «Изъятие церковных ценностей в пользу голодающих проходит в Петрограде при исключительно спокойной обстановке. Население и духовенство – в особенности рядовое – в вопросе помощи голодающим определенно стали на сторону мероприятий Советской власти. Высшее духовенство во главе с митрополитом Вениамином (несомненно под давлением низшего духовенства) также вынуждено было уступить и даже заключило соглашение с Помголом и послало в комиссию по изъятию ценностей своих представителей».[36] В официальном донесении начальника петроградской милиции также констатировалось блестящее проведение кампании (составлялось оно, когда возбуждение судебного дела против митрополита еще не предвиделось).

Во многих районах страны исполнение декрета ВЦИК прошло далеко не так безболезненно, как в Петрограде. В целом в России имели место более тысячи кровавых эксцессов, в основном спровоцированных грубо насильственными действиями комиссий по изъятию. Это использовали для разгрома руководства Церкви, без чего провести «церковную революцию» было невозможно. Особенно широкая кампания антицерковной пропаганды и террора развернулась с конца апреля. К этому времени относятся первые, пока еще немногочисленные, аресты и в Петрограде.

Для подрыва авторитета Церкви в городе на Неве было решено использовать и такой, казавшийся беспроигрышным властям метод, как вскрытие мощей св. Александра Невского, действительное состояние которых было хорошо известно петроградскому руководству.  На заседании президиума исполкома Петросовета 8 мая 1922 г. было принято решение произвести вскрытие мощей во время изъятия серебряной раки Александра Невского. Организация вскрытия, намеченного на 12 часов 12 мая поручалась председателю губернской комиссии по изъятию церковных ценностей, в помощь которому от губисполкома назначались ответственные исполнители.[37] В обстановке разворачивающегося террора митрополит уже не смог воспрепятствовать этому.

«Хотя за красным Петроградом установилась прочная репутация самого революционного во всем мире города, – писал газетный репортер, – но есть одна область, в которой он сильно отстал от многих других городов Советской Республики. Как известно, вскрытие мощей уже два года назад было произведено по всей России, в Петрограде же к этому приступили только вчера».[38] Акции сопутствовала широкая разоблачительная кампания. На вскрытии присутствовали несколько сот представителей от воинских частей, предприятий и, в значительной степени, от райкомов и укомов РКП(б), причем все они регистрировались по специальным удостоверениям в Смольном и получали мандаты на присутствие. Газеты тех дней пестрели статьями: «Вскрыты мощи Александра Невского – раскрыт новый обман спекулянтов в позолоченных ризах»; «Еще один дурман обмана трудового народа рассеян в Петрограде…»[39] и т.д.

Митрополит и лаврское духовенство вынуждены были наблюдать за этой акцией. Вот как описывал репортер «Петроградской правды» результаты вскрытия: «На дне гроба лежит лиловый атласный покров, в изголовье новенькая подушка из оранжевого атласа, а посередине небольшая шкатулка из светлого дерева, как бы накануне от мастера. Открывают шкатулку, под крышкой оказывается застекленная рамка, затем вынимают оттуда кусок какой-то материи, затем истлевшие остатки от схимы великого князя, а на самом дне бурые истлевшие кости…»[40] Серебряный саркофаг князя был изъят и по частям на грузовиках перевезен в Эрмитаж. Сами мощи духовенство во главе с митрополитом Вениамином тогда все же отстояли – ящичек с ними после осмотра был снова запечатан и, вопреки циркуляру Наркомата юстиции, помещен на хранение в алтаре собора Александро-Невской Лавры. Часть изъятого церковного серебра обратили в лом, в том числе барельефную облицовку стены. Бесследно исчез, вероятно также превращенный в лом, малый или внутренний серебряный саркофаг.

Подводя итоги кампании по изъятию церковных ценностей, следует отметить, что надежды руководителей РКП(б) на легкое обогащение не оправдались и в малой степени. Все расчеты относительно сотен миллионов или даже миллиардов золотых рублей, о которых писал Ленин, оказались мифом. Несмотря на непрерывное подстёгивание местных властей Троцким, лично заинтересованным в этой акции, так как определенная часть добытых сумм должна была пойти на нужды возглавляемой им Красной Армии, во многих регионах операции проводились очень неохотно. Всего же, согласно ведомости ЦК Последгола от 1 ноября 1922 г., оказалось собрано, помимо 964 антикварных вещей, церковных драгоценностей на 4651 тыс. золотых рублей. Причем из них более четверти осталось на местах, губернские власти также желали иметь «на черный день» свой резервный фонд.[41] Таким образом, в центр поступило лишь около 3,5 млн. золотых рублей, из которых на нужды голодающих, судя по всему, пошла меньшая часть.

Но если первая цель антицерковной кампании в значительной степени достигнута не была, то вторая первоначально увенчалась большим успехом. 12 мая, в день вскрытия останков св. Александра Невского, началась «революция» в Церкви, породившая ее раскол, смуту среди духовенства и верующих. По свидетельству «отца» обновленчества А. Введенского, к расколу были непосредственно причастны Г.Е. Зиновьев и уполномоченный ГПУ по делам религий Е.А. Тучков. Сохранилось много доказательств активного вмешательства государства во внутрицерковные дела.

Организационным центром обновленчества в стране стала петроградская группа так называемого прогрессивного духовенства. 8 мая ее представители приехали в Москву и четыре дня вели интенсивные переговоры с ГПУ. 12 мая эта группа (А. Введенский, В. Красницкий, Е. Белков, С. Стадник), была пропущена к содержавшемуся под домашним арестом Патриарху на Троицкое подворье. Заявляя о необходимости немедленного созыва нового Поместного Собора для устройства церковных дел, на что получено разрешение гражданской администрации, они поставили перед Первосвятителем вопрос о его отказе от патриаршей власти. Не имея возможности, ввиду ареста, исполнять свои обязанности, Патриарх, в соответствии с соборным постановлением от 25 января 1918 г., передал их одному из старейших иерархов и официально сообщил об этом в письме на имя Председателя ВЦИК М.И. Калинина: «Ввиду крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей от привлечения меня к гражданскому суду, почитаю полезным для блага Церкви поставить временно до созыва Собора во главе церковного управления или Ярославского митрополита Агафангела (Преображенского), или Петроградского Вениамина (Казанского)».[42] На следующий день Патриарх Тихон написал митрополиту Агафангелу о необходимости ему без промедления прибыть в Москву и возглавить церковное управление. Но Ярославский Владыка в столицу так и не приехал. После беседы с ним Красницкого, которому митр. Агафангел заявил о категорическом отказе присоединиться к обновленцам, его в Москву не пустили и впоследствии взяли под стражу.

18 мая указанная группа священников была еще раз пропущена к Первосвятителю и передала ему прошение о разрешении на открытие и функционирование Патриаршей канцелярии. В своей резолюции Патриарх разрешил создание канцелярии во главе с еп. Клинским Иннокентием, а до его прибытия – во главе с еп. Верненским Леонидом, которым поручил принять, а затем передать митр. Агафангелу синодские и патриаршие дела. Фактически функционирование канцелярии было разрешено лишь до приезда Ярославского митрополита, но обновленцы превратили указанный документ в акт передачи им церковной власти от законного источника. Эту версию неоднократно разоблачал сам Патриарх Тихон. 19 мая Первосвятителя вывезли из Троицкого подворья и заключили в Донской монастырь под домашний арест. В тот же день состоялся переезд в подворье, и началось функционирование обновленческого ВЦУ.

Но еще оставались влиятельные представители духовенства, мешавшие переходу власти к обновленцам, и, прежде всего, Петроградский митрополит, сохранивший верность Патриарху, даже отстраненному от управления. Владыка Вениамин мог проявить величайшую уступчивость, пока речь шла только о церковных ценностях. Цель изъятия, а также опасность, угрожавшая верующим, оправдывали такую линию поведения, Теперь же опасность нависла над самими основами Православной Церкви. В расчете склонить на свою сторону одного из двух названных Патриархом возможных его заместителей, члены ВЦУ попытались войти с Владыкой в переговоры. В Петроград лично отправился Введенский. Однако митр. Вениамин, фактически являвшийся после устранения от управления митр. Агафангела носителем верховной церковной власти, твердо заявил ему: «Нет! На это я не пойду!»[43] Владыка отказался признать удостоверение Введенского, что он, согласно резолюции Патриарха Тихона, является полномочным членом Высшего Церковного Управления, ввиду отсутствия подписи Первосвятителя.

28 мая в торжественной обстановке в день Св. Духа в Николо-Богоявленском соборе, за Божественной литургией, которую митрополит Вениамин совершал в сослужении с викариями Алексием Ямбургским и Венедиктом Кронштадтским при участии многочисленного духовенства, Владыка сказал слово и зачитал послание к петроградской православной пастве:

«По учению церкви, епархия, почему-либо лишенная возможности получать распоряжения от своего патриарха, управляется своим епископом… Епископом Петроградским является митрополит Петроградский. Послушаясь ему, в единении с ним – и вы будете в Церкви. К великому прискорбию, в Петроградской церкви это единение нарушено. Петроградские священники: протоиерей Александр Введенский, священник Владимир Красницкий и священник Евгений Белков – без воли своего митрополита, отправившись в Москву, приняли там на себя высшее управление церковью. И один из них, протоиерей А. Введенский, по возвращении из Москвы объявляет об этом всем, не предъявляя на это надлежащего удостоверения Святейшего Патриарха. Этим самым, по церковным правилам…они ставят себя в положение отпавших от общения со св. церковью, доколе не принесут покаяния перед своим епископом. Таковому отлучению от церкви надлежат и все присоединяющиеся к ним».[44]

В ответ ВЦУ уволило митр. Вениамина с его поста и обвинило его в желании «продолжать и впредь вовлечение церкви в политическую контрреволюционную борьбу». В газетах прямо стали писать о бывшем митрополите как о „враге народа»: «Святейшая контрреволюция еще раз показала свое лицо…»; «Митрополит Вениамин, бросая вызов лояльной части духовенства, мало того, что раздувает костер гражданской войны внутри церкви, он через голову ее бросает вызов и Советской власти…»[45] и т.д. Затем была предпринята попытка еще раз путем угроз и компромиссов склонить митрополита к сотрудничеству с обновленцами. Влияние Вениамина на верующих было очень велико, и его послание произвело на них огромное впечатление, сразу же подорвало авторитет обновленцев и угрожало в зародыше раздавить новую «революционную церковь». Вновь к митрополиту явился Введенский в сопровождении ответственного за «церковные дела» в губкоме РКП(б) И. Бакаева. Они предъявили ультиматум: отмена послания от 28 мая или создание против него и ряда священнослужителей судебного процесса, в результате которого погибнут и Вениамин, и наиболее близкие ему лица. Митрополит ответил немедленным и категорическим отказом. Он ясно понимал, что теперь обречен, но сойти с избранного пути не мог и не желал.[46]

На заседании бюро губкома РКП(б) от 30 мая было решено:

«Процесс о попах, противодействовавших изъятию церковных ценностей, начать -7-8/VI… В целях изоляции, признать целесообразным арест Вениамина…»[47] А через день в Петроградский губотдел ГПУ пришла и срочная телеграмма из Москвы: «Митрополита Вениамина арестовать и привлечь к суду. Подобрать на него обвинительный материал. Арестовать его ближайших помощников – реакционеров и сотрудников канцелярии, произведя в последней тщательный обыск. Вениамин Высшим Церковным Управлением отрешается от сана и должности. О результатах операции немедленно сообщите. 1 июня 1922 года. Начсоперупр ГПУ Менжинский».[48]

Владыка был арестован еще 31 мая. В этот день утром он гулял на Никольском кладбище Лавры. Митрополит стоял у могилы блаженного Митрофана, когда прибежавший келейник сказал, что приехали агенты ГПУ. Перекрестившись Владыка направился в канцелярию, где уже шел обыск.  При нем присутствовал Введенский, явившийся принимать канцелярию как представитель ВЦУ. Согласно сохранившимся свидетельствам: «Завидев митрополита, он (Введенский) подошел к нему под благословение. «Отец Александр, мы же с Вами не в Гефсиманском саду», – спокойно и вежливо сказал Владыка, не давая своему бывшему любимцу благословения, а затем с тем же спокойствием выслушал объявление о своем аресте».[49]

Срочно стал готовиться грандиозный судебный процесс над священнослужителями. Обвинялся митрополит Вениамин и другие священники и миряне в том, «что первый, состоя главой православной церкви в Петроградской губернии, а последние – членами правления общества церковных приходов, добивались изменения декрета об изъятии церковных ценностей, для чего использовали свою организацию, действуя тем самым… в целях возбуждения религиозного населения к волнениям, в явный ущерб диктатуры рабочего класса и пролетарской революции, чем содействовали той части международной буржуазии, которая стремится к свержению власти рабоче-крестьянского правительства, предусмотренных статьями 62 и 119 уголовного кодекса».[50]

Сразу же после ареста митрополита Вениамина петроградское духовенство попыталось спасти своего Владыку. 6 июня в губисполком было направлено коллективное ходатайство об его освобождении:

«На состоявшемся с разрешения отдела управления Пастырском собрании духовенства г. Петрограда 5-го июня сего года, в коем приняло участие свыше 150 чел. духовенства, по заслушанию доклада протоиерея Введенского и др. о положении Церкви в настоящее время вообще и в частности в Петроградской епархии состоялись и приняты единогласно следующие резолюции: 1. (3-я резолюция) Просить Советскую власть об освобождении на поруки всего духовенства г. Петрограда – митрополита Вениамина как совершенно непричастного, по нашему глубокому убеждению, к контрреволюционным выступлениям и действиям каких-либо политических партий; и 2. (5-я резолюция) Засвидетельствовать перед Советскою властию абсолютную аполитичность православного духовенства г. Петрограда и, в частности, полную непричастность его к резолюциям политического характера, вынесенным на Карловацком Церковном Соборе, и к деятельности тех или других политических партий и организаций. Ввиду сего, считаю своим долгом ходатайствовать пред Петрогубисполкомом об освобождении митрополита Петроградского Вениамина (Казанского) на поруки тех представителей духовенства, которые будут указаны гражданскою властию в случае принципиального согласия ее на удовлетворение изложенной просьбы. Временно управляющий Петроградской епархией епископ Ямбургский Алексий».[51]

Однако последовал отказ. Верующие также пытались защитить митрополита Вениамина. В Петрограде состоялось несколько демонстраций протеста, но их разогнали силой.[52] Дело митрополита Вениамина было создано из существовавших к тому времени нескольких отдельных производств, возникших по поводу отдельных эпизодов, имевших место при изъятии ценностей в различных петроградских церквах и в различное время. При появлении надобности в организации процесса эти производства соединили в одно целое и все события, в них изложенные, объявили результатом злонамеренного подстрекательства со стороны «преступного сообщества» во главе с митрополитом. 10 июня в помещении зала Государственной филармонии на Михайловской ул., д.2, начался судебный процесс. Возглавлял суд председатель уголовного отделения Петроградского трибунала Н.И. Яковченко, главным обвинителем являлся специально приехавший из Москвы П.А. Красиков. Подсудимых было 86 человек, в том числе профессора богословия, священники, миряне. Непредвзятому наблюдателю могло показаться, что весь процесс – сплошное недоразумение, ведь изъятие ценностей в Петрограде, в целом, прошло довольно спокойно. Однако даже его организаторы давали ясно понять, что официальное обвинение лишь повод. Так, еще 1 июня начальник следственной части трибунала Крастин заявил: «С бесспорной точностью установлено, что в течение 4 лет, под маской церковно-приходских организаций, действовала чистой воды черносотенная клика. Схема всей постановки дела в этих организациях была такова: во главе конституционный монарх – митрополит Вениамин…». А Красиков на суде однажды воскликнул: «Вся православная церковь – контрреволюционная организация. Собственно, следовало бы посадить в тюрьму всю церковь!»[53]

Защищали подсудимых 16 адвокатов, но положение их было уже сильно стесненным. Так, главу защитников В.М. Бобрищева-Пушкина трибунал угрожал самого посадить. Довольно активно действовал адвокат митрополита Я.С. Гурович, присланный из Швейцарии от Красного Креста и написавший позднее интересные воспоминания о процессе. Суд уже приобретал характер произвола. Были выслушаны только свидетели обвинения, правда, некоторые из них не оправдали ожиданий. Так, например, профессора Н. Егорова трибунал постановил самого заключить под стражу за высказывания в пользу митрополита. Введенский выступить на суде не смог, так как был ранен в голову камнем, брошенным верующей женщиной.[54]

Допрос самого митрополита происходил 12 и 13 июня. Прежде всего, от него неоднократно добивались указаний – кто, в действительности, был вдохновителем или редактором его заявлений и воззваний. Достаточно прозрачно внушалось, что назови митрополит Вениамин таких «редакторов» или даже отрекись только от содержания своих заявлений – и он будет спасен. Вероятно, организаторы процесса не стремились во что бы то ни стало убить его. Наоборот, митрополит, раскаявшийся, приведенный к повиновению, морально развенчанный и «милостиво» пощаженный, – такой результат был бы гораздо выгоднее и для них, и для дела «Живой Церкви». Но митрополит Вениамин твердо и неизменно отвечал:

«Я один, совершенно самостоятельно обдумал, написал и отправил свои заявления. Да, впрочем, я и не потерпел бы ничьего вмешательства в решение таких вопросов, которые подлежали исключительно моему ведению как архипастыря».[55]

После этого смертный приговор Владыке был предрешен.

В своей защитной речи Гурович отмечал:

«Митрополит совсем не великолепный «князь церкви», каким его усиленно желает изобразить обвинение. Он смиренный, простой, кроткий пастырь верующих душ, но именно в этой его простоте и скромности – его огромная моральная сила, его неотразимое обаяние. Пред нравственной красотой этой ясной души не могут не преклоняться даже его враги. Допрос его трибуналом у всех в памяти. Ни для кого не секрет, что, в сущности, в тяжелые часы этого допроса дальнейшая участь митрополита зависела от него самого. Стоило ему чуть-чуть поддаться соблазну, признать хоть немного из того, что так жаждало установить обвинение, и митрополит был бы спасен. Он не пошел на это. Спокойно, без вызова, без рисовки ои отказался от такого спасения. Многие ли из здесь присутствующих – я говорю, конечно, и о людях, на него нападающих, – способны на такой подвиг? Вы можете уничтожить митрополита, но не в ваших силах отказать ему в мужестве и высоком благородстве мысли и поступков».[56]

Особенно сильно прозвучало заключительное выступление защитника:

«Доказательств виновности нет, фактов нет, нет и обвинения… Что скажет история? Изъятие церковных ценностей в Петрограде прошло с полным спокойствием, но петроградское духовенство – на скамье подсудимых, и чьи-то руки подталкивают их к смерти. Основной принцип, подчеркиваемый вами, – польза Советской власти. Но не забывайте, что на крови мучеников растет Церковь. Больше нечего сказать, но и трудно расстаться со словом. Пока длятся прения – подсудимые живы. Кончатся прения – кончится жизнь…»[57]

В своем последнем слове все основные обвиняемые заявили, что перед рабоче-крестьянской властью они ни в чем не повинны. Митрополит же начал выступление словами:

«Я верный сын своего народа. Я люблю, и всегда любил его. Я жизнь ему свою отдал, и я счастлив, что народ – вернее, простой народ – платил мне тою же любовью, и он же поставил меня на то место, которое я занимаю в православной Церкви.»

Это было почти все, что митрополит Вениамин сказал о себе в последнем слове. Остальное время своей речи он посвятил исключительно защите других подсудимых. Одно из утверждений представлялось ему не доказанным, и митрополит заметил:

«Думаю, что в этом отношении вы мне поверите без доказательств. Ведь я, по всей вероятности, говорю сейчас публично в последний раз в своей жизни; человеку же, находящемуся в таком положении, принято верить на слово».

По свидетельству очевидцев, зал замер: «Всем была ясна огромная нравственная мощь этого человека, который в такую минуту, забывая о себе, думает только о несчастье других и стремится им помочь».[58]

5 июля трибунал вынес свой приговор: 10 человек – к расстрелу, большую часть – к тюремному заключению, случайные подсудимые (22 чел.) были оправданы. Затем шестерых из приговоренных к смертной казни помиловал ВЦИК, а четверо (митрополит Вениамин, архимандрит Сергий (Шеин) – секретарь Поместного Собора в 1917-1918гг., председатель правления Общества православных приходов Ю.П. Новицкий и юрисконсульт Александро-Невской Лавры И.М. Ковшаров) были расстреляны в ночь с 12 на 13 августа. 14 августа лицам, явившимся в Дом предварительного заключения с передачами для них, объявили, что заключенные «потребованы и уже отправлены в Москву».[59] Близким к истине являлось сообщение эмигрантской газеты «Русь»: «Опасаясь возбуждения петербургских рабочих масс, вызванного приговором, большевики не решились расстрелять митрополита в Петрограде и распустили слух, что митрополит увезен в Москву, тогда как Владыка и два других православных мученика… были отвезены на ст. Пороховые по Ириновской ж.д. для расстрела. Предварительно все трое были обриты и одеты в лохмотья, чтобы нельзя было узнать, что расстреливают духовенство».[60]

Сохранились свидетельства о последних минутах жизни приговоренных: «Новицкого угнетала мысль, что остается круглой сиротой его единственная 14-летняя дочь, и он плакал, просил передать ей на память прядь своих волос и серебряные часы; Ковшаров издевался над палачами; отец Сергий громко повторял молитву «Прости им, Боже, не ведают ибо, что творят»; митрополит Вениамин тихо молился, крестясь…»[61] Официального сообщения о расстреле так и не появилось.

Место казни и захоронения Владыки и других новомучеников оставалось неизвестным до недавнего времени. И вот, наконец, летом 2002 г. проведенные Научно-информационным центром «Мемориал» раскопки на Ржевском артиллерийском полигоне показали, что расстрелы и погребения казненных в 1920-е годы проводились именно там. Со значительной долей вероятности можно предположить, что мощи священномученика Вениамина покоятся в тех местах.

За несколько дней до расстрела митрополит послал из тюрьмы одному из петроградских благочинных письмо, которое можно рассматривать как завещание святого последующим церковным деятелям:

«Страдания достигли своего апогея, но увеличилось и утешение. Я радостен и покоен как всегда. Христос – наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда и везде хорошо. За судьбу Церкви Божией я не боюсь. Веры надо больше, больше ее иметь надо нам, пастырям. Забыть свои самонадеянность, ум, ученость и силы и дать место благодати Божией. Странны рассуждения некоторых, может быть и выдающихся пастырей, разумею Платонова, – надо хранить живые силы, то есть, ради их поступаться всем. Тогда Христос на что? Не Платоновы, Чепурины, Вениамины и тому подобные спасают Церковь, а Христос. Та точка, на которую они пытаются встать – погибель для Церкви. Надо себя не жалеть для Церкви, а не Церковью жертвовать ради себя. Теперь время суда…».[62]

Петербуржцы никогда не забывали своего Владыку. Еще в советское время они установили деревянный крест с его именем на Никольском кладбище Александро-Невской Лавры и приносили туда цветы, в день смерти ставили свечи в храме за упокой его души. В начале 1990-х гг. вместо первоначального креста был установлен памятник-кенотаф, увенчанный терновым венцом. А 4 апреля 1992 г. Архиерейский Собор Русской Православной Церкви причислил Петроградского митрополита Вениамина, а также расстрелянных с ним новомучеников к лику святых. Первый храм во имя святителя Вениамина был освещен в сентябре 1992 г. в исправительной колонии № 5 в пос. Металлострой под Санкт-Петербургом.

Доклад 18 октября 2015 г. на конференции в Санкт-Петербурге «Святители Московской Руси»